Судьбы

Краткие биографии

(А. Горстман; Ф. Энгельхорн ст.; Ф. Энгельхорн мл.; Г. Бредиг; Р. Планк; И. Куприянов) 

 

 

 
ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ - С ЧЕГО НАЧАЛОСЬ

Химик по специальности, я давно увлекался историей своей науки. Больше сорока лет тому назад мне впервые встретились новаторские статьи немецкого химика Августа Гостмана, пионера химической термодинамики (что это за научная дисциплина, объяснять здесь неуместно). Имя запало в память, и много времени спустя, когда общая картина возникновения и развития этой дисциплины стала мне понятной, захотелось воссоздать биографию человека, стоявшего у истоков.

Осенью 1993 я переселился в Германию и привёз с собой рукопись книги «Август Горстман и физическая химия» (издать её в России было уже невозможно). Было чудом, или перстом Божьим, как хотите, - оказаться как раз там, где жил Горстман - он родился в Манхайме и почти всю свою жизнь прожил в Хайдельберге - и узнавать улицы, дома и памятники, уже знакомые по книгам и музеям.

Стараясь дополнить то, что я уже знал о своём герое, я начал поиски в немецких архивах. (Кстати, и попасть в архив и работать в нём здесь несравненно легче, чем в России, не говоря уже об СССР). Одна история тянула за собой другую, постепенно в различных протоколах, письмах, прошениях, анкетах, личных бумагах и парадных документах («Есть документы парадные, и они врут как люди», - заметил Ю. Тынянов) ткались картины незнакомой жизни и образы непохожих друг на друга людей - создавая в совокупности впечатления скорее не научные, а художественные. Я не писатель и потому должен о них умолчать. Ограничусь бесхитростно составленными описаниями нескольких судеб, в которых факты и цитаты говорят сами за себя. Быть может, они откроют читателю нечто новое в стране, в которой он теперь живёт.

Октябрь 1998

Два последних очерка добавлены в октябре 2012, хотя материалы к ним были собраны еще в 1999-м.

АВГУСТ ГОРСТМАН

August Friedrich Horstmann (21.11.1842-8.10.1929)

Несостоявшийся купец, пришедший в науку

"20 ноября 1842 года было воскресенье, и моя мать очень хотела, чтобы это воскресенье стало днём моего рождения, - так начинается автобиография нашего героя, - потому что народное поверье приписывает воскресному дитяти особое счастье в жизни. (К слову, немцы не считают, что родиться в понедельник это хуже, чем в любой другой день недели, кроме, конечно, воскресенья.) В книге евангелической церкви города Манхайма за 1842 год под номером 273 стоит: «21 ноября в половине первого ночи в этом городе рождён и 11 декабря крещён сын: Фридрих Август. Родители: Георг Фридрих Горстман, гражданин и торговец в этом городе, и его супруга Шарлотта Фредерика, урождённая Кёлер». Мать однако хотела перехитрить судьбу - и день рождения первенца всегда отмечали 20 ноября; эта дата стоит и во всех последующих документах А. Горстмана. «По-видимому, это маленькое плутовство прошло не вполне безуспешно», - подытожил Горстман свою жизнь. - «Многое в ней можно приписать счастью воскресного ребёнка».

Ребёнок рос живым и смышлёным. Отец торговал разного рода «хозяйственными товарами», в том числе красками и химикатами, и это составляло питательную почву для развития наблюдательного мальчика; так, сохранился анекдот о самодельном порохе, взрыв которого вышиб окно в классе приготовительной школы. Августу не было и семи, когда выяснилось, что он «крайне близорук», так в документе школы, куда его приняли «на пробу». Если бы не слабое зрение, Горстман вероятно пошёл бы по стопам отца и стал бы предпринимателем - подобно двум его братьям - или, быть может, инженером в промышленности. Именно близорукость, перешедшая с годами в полную слепоту, определила его судьбу.

После реальной школы, которую Август оставил, даже не дождавшись выпускных экзаменов, он пошел учеником в дело отца. Первый год он работал в конторе, второй в магазине; на третий год он должен был работать в гавани по приему товаров, - но из-за плохого зрения не мог быстро ориентироваться и был возвращен в магазин. После трёх лет стало видно, что карьера купца не получается.

Случайная дорожная встреча со студентами из Хайдельберга навела на чуждую тогдашней купеческой среде мысль - поступить в университет и заняться наукой - без какой либо практической цели! Дела отца шли в гору и он мог предоставить своему первенцу эту роскошь. Эту возможность Август считал «самой большой удачей, подаренной жизнью». Благодарность отцу - «что бы я был без него?!» - он сохранил до старости.

Естественные науки в Хайдельбергском университете сияли тогда звёздами первой величины: химик Бунзен, физик Кирхгоф и универсальный гений Гельмгольц и ныне составляют славу этого университета. Гельмгольц, вспоминая собственную юность, сказал однажды: «У того, кому выпало соприкасаться с людьми первой величины, на всю жизнь изменяется духовный масштаб, тот пережил самое интересное, что может дать жизнь». То же самое и с ещё бoльшими основаниями мог бы заявить и Горстман. Образы великих учителей сопровождали его всегда.

Требования к студентам предъявляли тогда невысокие; дипломные работы («инаугурационные диссертации») в Хайдельберге ещё не не были введены; для окончания университета со степенью доктора философии Горстману достаточно было сдать один большой экзамен, включавший в себя латынь, химию, физику и минералогию. Он подготовился за пять семестров и уже в феврале 1865 получил искомую степень.

Для дальнейшей научной карьеры следовало пройти стажировку и выполнить собственное исследование. Непосредственный учитель Горстмана, химик-органик Эмиль Эрленмейер дал ему рекомендательное письмо к коллеге в Цюрих.

Отправляясь в Цюрих свежеиспечённый доктор философии рассчитывал прежде всего на дальнейшие занятия органической химией, но тут ему повезло ещё раз: он попал на лекции основоположника термодинамики Рудольфа Клаузиуса, который как раз завершал главное дело своей жизни. «Энергия мира постоянна. Энтропия мира стремится к максимуму» - в этих знаменитых тезисах сформулировал Клаузиус сущность своего учения. «Механическая теория теплоты», как её дал Клаузиус, стала одним из сильнейших научных впечатлений двадцатидвухлетнего Августа; «великолепный летний семестр 1865 года» он вспоминал и в глубокой старости. Именно Горстману было суждено обратить эти отвлечённые и не очень понятные истины в общую теорию химического равновесия. Но об этом чуть позже.

После Цюриха Горстман перебрался в Бонн к крупному химику Гансу Ландольту и в его лаборатории - с перерывами на вылазки в Париж и в Хайдельберг - выполнил своё первое самостоятельное исследование. Некоторые его однокашники стажировались дольше и разнообразнее, но Августу это было бы непозволительно.

«Я не настолько свободен, - писал он Эрленмейеру, - чтобы блуждать дольше, чем еще два семестра, уже и так против против желания господина родителя, который как практичный купец хочет опять видеть осязаемые результаты своих затрат».

Здесь нужно пояснить, как выглядела тогда академическая (т.е.научно-педагогическая) карьера.

Для получения venia legendi - права преподавания в университете - доктор философии должен был представить специальное сочинение - Habilitationsschrift, - составленное на основе собственных исследований. При положительных отзывах профессоров факультета назначался диспут (по «Положениям», выдвинутым претендентом), затем пробная лекция на тему, предложенную факультетом, - и прошедший эти искусы соискатель приобретал статус приват-доцента. Статус этот требовал разработки некоторой сравнительно узкой части избранной науки и изложения её в виде курса, объявляемого перед началом семестра. Вознаграждение за лекции шло за счёт записавшихся на курс студентов и потому зависело от их числа. Приват-доцент, подтвердивший на деле свою пригодность в качестве преподавателя - об этом говорило число записавшихся к нему студентов - и свою способность заниматься наукой - об этом судили по опубликованным «учёным трудам» - мог претендовать на ранг экстраординарного профессора. (В Бадене был тогда установлен четырёхлетний срок для выявления достоинств претендента в профессоры). Несмотря на более престижный титул экстраординарный профессор тоже не получал жалования от государства, заработок его так же зависел от числа записавшихся студентов. Однако, это был уже сложившийся учёный, известный сообществу профессионалов, и чем выше его ценили по «гамбургскому счёту», тем больше было шансов на занятие кафедры в какой-либо высшей школе. Ординарный профессор занимал штатную должность, и ему полагалось солидное содержание от государства. (С некоторыми изменениями эта система была перенесена в Нидерланды и в Россию.)

Вот такой путь и наметил для себя Август Горстман. Он представил alma mater «хабилитационное сочинение» (хорошее, но отнюдь не выдающееся), выдержал диспут, прочитал пробную лекцию - путь в науку был открыт.

Начинать надо было с устройства своей лаборатории: великий Бунзен не терпел в своём институте ничьих исследований кроме собственных. Результатом стало обилие в Хайдельберге маленьких частных химических лабораторий: приват-доценты и экстраординарные профессоры вынуждены были снимать на собственные средства помещение и оборудовать его для себя и своих студентов - простота тогдашней экспериментальной техники это позволяла. (Вот отрывок из описания лаборатории Эрленмейера 1863 года - время, когда в ней учился Горстман: «Лаборатория освещается газом, употребляемым также и при работах. Каждый из занимающихся обязан платить за место и за газ 15 гульденов в месяц [для масштаба: годовой оклад Бунзена составлял 2700 гульденов], а за посуду или уплачивается деньгами или, при окончании семестра, возвращается она владельцу, а за разбитую платится».) Таких владельцев частных лабораторий за 37 лет правления Бунзена прошло через Хайдельберг - двадцать! До конца остался лишь Горстман. Обучать студентов в своей лаборатории ему не требовалось, он собирался работать один: при его зрении это был единственный путь.

Начало оказалось обескураживающим; вот несколько строк из его тогдашних писем к Эрленмейеру, тогда уже ординариусу в Мюнхене: «Здесь больше чем достаточно доцентов, которые бы охотно увидели бы живого слушателя»; «гордая высота ординарного профессора и будущего тайного советника над нами - червячками-приват-доцентами»; «этой зимой я не раз думал о том, чтобы вообще отказаться от преподавания и даже о том, чтобы снова стать купцом». Первый учебный семестр (1868/69) читать лекции не удалось: на объявленный курс никто не записался. Новому приват-доценту пришлось ограничиться частными уроками теоретической химии, которые он с тяжёлым сердцем давал одному русскому и одному американцу. Вероятно ему было бы легче на душе, если бы он знал, что его ученики станут мировыми знаменитостями: русский был К. А. Тимирязев, а американец - Дж. В. Гиббс. (В истории науки имена творцов химической термодинамики Горстмана и Гиббса стоят рядом.) Но будущего не знает никто.

С научными исследованиями шло лучше, чем с преподаванием. Уже в своём «хабилитационном сочинении» (1867) Горстман заявил о целесообразности приложения к химии «механической теории теплоты» и теперь упорно пытался найти способ это сделать. Первый успех - приложение одного частного уравнения термодинамики к нескольким химическим реакциям - пришёл быстро, но вскоре это направление исчерпало себя. Общее решение открылось после четырёх лет поисков, в 1873 году - и этот год считают вехой в истории и общей и химической термодинамики. Что же сделал Горстман?

В химии в течение 1860-х годов стал проступать особый объект исследований - химический процесс как таковой (до того химики интересовались лишь «конечным результатом» - продуктами реакции). Горстману посчастливилось найти совершенно общий - основанный на термодинамике - подход к этому новому объекту, найти способ количественной характеристики процесса. Именно, он преобразовал натурфилософский афоризм Рудольфа Клаузиуса в важнейший естественно-научный принцип: все изменения в замкнутой системе прекращаются и предельное (равновесное) состояние наступает тогда, когда энтропия системы становится настолько большой, насколько это возможно при рассматриваемых изменениях. Этот принцип Горстман приложил затем к химическим реакциям и таким образом вывел теоретически «закон действия масс» - главное из утверждений о химическом процессе, найденное ранее эмпирически.

Дальнейшие исследования Горстмана - зрение позволяло ему работать в лаборатории до 1881 года - были направлены на проверку и подтверждение теории. Из них стал особенно известен цикл работ по неполному сгоранию газов - поскольку результаты опровергали выводы Р. Бунзена. Контроверса малоизвестного экстраординариуса с мировой знаменитостью выглядела безумием; ассистенты Бунзена отговаривали Горстмана от публикации, советуя поискать у себя ошибку. Горстман вместо этого отправился со своими данными в логово льва: у него были сотни согласующихся измерений и упорный характер. Бунзен внимательно выслушал младшего коллегу и сам провёл новую серию измерений с учётом замечания Горстмана о необходимости осушки газов. После этого он признал свою ошибку в печати. «Бунзен никогда не был мелким человеком», - заключил Горстман рассказ об этой поучительной истории.

Так Горстман приобрел несколько скандальную репутацию единственного в мире человека, которому удалось заставить Бунзена изменить свою точку зрения. В результате акценты оказались смещёнными. Большинство современников не заметило, что Горстман пришёл к правильным выводам благодаря правильной теории: как всякий пионер Горстман стоял в науке одиноко. Лишь следующее поколение химиков ( В. Оствальд, Я. Х. Вант-Гофф, В. Нернст) оценило и развило его начинание.

Вильгельм Оствальд, тогда молодой профессор в Риге, посетивший Горстмана на рождественских каникулах 1882 года, вспоминал: «Я встретил худощавого чуточку сутулого светловолосого человека с бледным лицом, изогнутым носом и развевающейся бородой, который, к сожалению, был почти слепым. Одним глазом он не видел вовсе, а на второй был столь близорук, что должен был подносить книгу к лицу на несколько сантиметров». И при таких-то глазах Горстман работал в лаборатории в течение полутора десятилетий! Он вправе был сказать на склоне лет, что «достиг в этой области гораздо большего чем мог рассчитывать».

В 1872 году успешно работавший приват-доцент становится экстраординарным профессором. На дальнейший рост он не мог претендовать, т.к. положение ординарного профессора предполагало систематическую демонстрацию опытов на лекциях, - а здесь он не мог быть уверен в успехе. Тем не менее, теперь Горстман освободился от тяготевшей над ним до сих до сих пор заботы о служебной карьере. Кроме того, теперь он мог себе позволить женитьбу - на знакомой ему с детства школьной подруге сестры. (Сначала он избрал было другую девушку, но узнал об её слабом зрении и отказался от брачных намерений: он не мог отягчать наследственность потомства. Рассудок у него всегда шёл впереди чувств).

Брак, заключённый с дочерью манхаймского адвоката Клотильдой Гернанд без больших страстей, но по взаимной симпатии, оказался счастливым и принёс пятерых детей; четверых из них удалось вырастить и выпустить в самостоятельную жизнь.

В 1881 году после очередного переезда глава семьи уже не устраивал себе больше лаборатории - наступила кабинетная эпоха. Она началась созданием капитальной «Теоретической химии» - последней в истории химии попытки охватить в одной книге все теории химии в целом. На полученный гонорар автор сделал приобретение по тем временам экзотическое и чрезвычайно дорогое (100$) - пишущую машинку «Ремингтон», тогда единственную в Хайдельберге: он предвидел, что этот агрегат продлит ему возможность работы. Действительно, ещё в течение нескольких лет Горстман мог публиковать рефераты по физико-химической литературе для «Известий» Немецкого Химического Общества - он печатал их сразу начисто. В 1894 году пришлось прекратить и эту работу: читать Горстман уже не мог.

Его однако не забывают. В. Оствальд, редактор "Zeitschrift fur physikalische Chemie", украшает последний номер XIX столетия портретом Горстмана, а Вант-Гофф издаёт основополагающие статьи Горстмана в серии «Классики точного естествознания» - честь, которой при жизни удостоились немногие. На новогодний сюрприз в виде портрета в журнале (фотографию Оствальд получил от Клотильды, в секрете от оригинала) Горстман откликнулся словами: «Меня искренне радует, что Вы цените мои заслуги достаточно высоко для такой чести.... Я твёрдо знаю только одно, что я охотно сделал бы для нашей науки гораздо больше, если бы судьба не приговорила меня к печальной бездеятельности. Портрет при этом снова вызывает болезненные чувства. Я надеюсь, однако, что он даст моим детям свидетельство, что их отец не всегда валялся на диване без дела и в плохом настроении, как они столь часто видят это теперь. Иначе они могли бы легко заразиться дурным примером».

Но отец и тогда едва ли мог подать дурной пример. На седьмом десятке, снова проявляя свой упорный характер, он выучил азбуку для слепых; такие же выпуклые знаки букв, из шариков станиоля, он приклеил к клавиатуре «Ремингтона» и постепенно заново освоил искусство чтения и письма.

70-летие учёного. 20 ноября 1912 года было отмечено гораздо более широко, чем он ожидал. Кроме юбилейных статей в ведущих немецких журналах пришли поздравления от полутора сотен учёных, в том числе от Альберта Эйнштейна и Сванте Аррениуса; эти автографы доныне хранятся в семье.

Последние годы были тяжёлыми. Война, потом смерть жены и сына, полная слепота. Но он не жалуется. Живёт он в доме с дочерью и тремя внучками, гуляет - город он знает наизусть - а по вечерам печатает наошупь «Воспоминания близорукого, записанные для собственного развлечения и посвященные внучкам». Почти каждый из эпизодов окрашен мягким юмором, но закончил автор эти записки - на Рождество 1925 года - серьёзно и горько: «Я больше ничего не жду, и у меня лишь одно желание - достойный конец».

Он прожил после этого почти четыре года.

Одна из внучек потом исправила опечатки в «Воспоминаниях близорукого» и перепечатала этот замечательный документ эпохи начисто; он существует в нескольких экземплярах в семьях потомков Августа Горстмана.

 

 

ДВА ФРИДРИХА ЭНГЕЛЬХОРНА

Friedrich Engelhorn sr. (17.7.1821-11-3.1902)

Подмастерье, ставший промышленным магнатом

 

Сын манхаймского пивовара, Энгельхорн прожил полную авантюр жизнь, положив начало известной династии миллионеров.

В манхаймском лицее он не проучился и трёх лет - тогдашнее классическое образование совершенно не отвечало его живой натуре («болтлив и рассеян» стояло в школьной характеристике), и родители отдали его в трёхлетнее обучение к известному в городе «золотых и серебряных дел мастеру» Матиасу Герингу (никакого отношения к гитлеровскому маршалу). Здесь мальчик получил начатки знаний в области технологии и прикладной химии. После этого последовали тогда обычные для начинающего ремесленника годы странствий.

О начале этого пути сохранился рассказ сестры. Фридрих прибыл в Майнц и работал подмастерьем у ювелира, но больший интерес вызывали у него живописные учения местного гарнизона. Семнадцатилетний парень завёл себе трубу и усердно разучивал различные сигналы. Однажды ночью он распахнул окно своей мансарды и протрубил сигнал тревоги, любопытствуя, что из этого выйдет. Сигнал был тотчас принят и передан дальше. Поднятый по тревоге гарнизон привели в боевую готовность. Наутро последовали поиски виновника ночного переполоха. Но юный авантюрист уже спрятал трубу на дно ранца и незамедлительно исчез из города.

Дальнейшие приключения Энгельхорна не документированы. Известно, что он побывал в Баварии, Австрии, Швейцарии и Франции, набирая не только и не столько навыки ювелирной работы, сколько жизненный опыт. В 1846 году странник возвратился в родной город.

В Манхайме Энгельхорну удалось открыть своё дело: стартовым капиталом стало приданое жены, Марии Брюстлинг, дочери известного в городе пивовара. Пятнадцатая по счёту ювелирная мастерская в тогдашнем городе с 25 тысячами жителей была недостаточно доходным предприятием, однако вскоре предприимчивый золотых дел мастер находит подлинно золотую жилу - организует фабрику светильного газа. Газовое освещение тогда быстро развивалось во всей Германии.

Реализация замысла была задержана событиями революции 1848-49 годов. Энгельхорн участвовал в них на стороне городских властей в качестве майора, а под конец даже полковника, начальника «гражданского ополчения». В день 22 июня 1849 года, когда к Манхайму подошли регулярные прусские войска, Энгельхорн проявил находчивость, хитрость, решительность и личную храбрость - равно как и ненависть к революции. Во всеобщей сумятице он сумел оставить революционеров без артиллерии, спасти городскую кассу от вывоза её отступающим революционным войском, арестовать часть его руководителей и предотвратить уличные бои в Манхайме. После этого гражданское ополчение во главе с Энгельхорном верноподданейше сдало своё оружие прусскому полковнику.

Эти заслуги позволили ему добиться контракта с городом, и, благодаря его одержимой вере в успех и редкой энергии 1-го декабря 1851 года вместо 966 масляных фонарей, зажигавшихся в безлунные ночи с сентября по апрель, в городе впервые вспыхнули газовые светильники - их было 631.

Газовая фабрика сделала Энгельхорна весьма состоятельным человеком, но биографы справедливо называют это дело «работой на звание подмастерья». «Работа на звание мастера» ещё предстояла. Здесь особенно ярко проявились напор, воодушевление, энергичное использование многочисленных родственных и личных связей, отличающие всю карьеру Энгельхорна.

Отвратительным отходом производства светильного газа - его получали сухой перегонкой каменного угля - была каменноугольная смола. Энгельхорн вскоре узнаёт об удачных попытках использования её для получения анилиновых красок - и уже в 1860 следует организация, совместно с несколькими компаньонами, «Химической фабрики»; в 1863 году это была уже солидная фирма «Зоннтаг, Энгельхорн & Клемм». Для производства красок были необходимы сода, кислоты и другие химикалии. Энгельхорн попытался слить фирму с мощным тогда «Химическим объединением», продававшим эти продукты, но встретил отказ (по логике «Мы сами с усами»). Ничуть не обескураженный, он решает начать производство всех необходимых химикатов самостоятельно, рассудив, что это станет дешевле, чем покупка их на рынке. Для такого расширения фирмы требовались значительные дополнительные средства и новые земельные площади. Недостающие средства дали несколько предпринимателей, прежде всего банкирский дом Ладенбург. (Весьма уважаемый в Манхайме род Ладенбургов заслуживал бы отдельного очерка. Здесь нужно упомянуть Зелигмана Ладенбурга, главу банкирского дома, и его брата адвоката Леопольда Ладенбурга, которому принадлежит основная заслуга во введении юридического равноправия евреев в великом герцогстве Баден. Сын Леопольда Альберт Ладенбург, крупный химик - белая ворона в семействе предпринимателей. Но обо всех не расскажешь.) Новая фирма, - Badische Anilin und Soda Fabrik - была оформлена 6 апреля 1865 года. Одна из последующих драматических перипетий связана с поиском подходящих площадей для производства. Городской совет Манхайма отказался продать необходимый участок, но Энгельхорн нашел его на левом берегу Рейна, в Людвигсхафене. (Людвигсхафен принадлежал тогда Баварской короне; налоги там были ниже, чем в Бадене.) Историки считают решение манхаймского муниципалитета недальновидным: город лишился крупнейшего химического производства (аббревиатуру БАСФ знают ныне во всём мире). Кто знает? Воздух в Манхайме всё-таки чище, чем в Людвигсхафене.

Последующие полтора десятилетия фирма под руководством Энгельхорна стремительно развивалась. Он сумел привлечь в качестве главного химика Генриха Каро, одного из лидеров складывавшейся тогда химии и технологии красителей. Преуспел он также в слиянии с БАСФ некоторых конкурирующих фирм, причем на обоюдно выгодных условиях.

В эти же годы Энгельхорн становится акционером нескольких других промышленных и финансовых предприятий. Это приносило не столько дивиденды, сколько разнообразную коммерческую информацию, - которую он рано или поздно превращал в деньги. Юридические консультации ему при этом давал его хороший знакомый Леопольд Ладенбург.

Что касается БАСФ, то в начале 1880-х годов она вошла в стадию, когда единоличное управление постепенно делалось невозможным: производство и сбыт колоссально разрослись (на фирме в эти годы работало 2400 человек; тогда это было очень много, хотя нынче число работающих на порядок больше); наука и научная база усложнялись и переставали быть понятными главе фирмы. В конце 1883 года Энгельхорн выходит из дела. Он продаёт все свои акции и оставляет себе лишь одну, с номером 1. Сам он ни разу не обмолвился о причинах разрыва с БАСФ, но сохранились сведения о «резких спорах» и расколе руководящего персонала на две враждующие партии. Особое возмущение младших компаньонов и инженеров вызвала идея Энгельхорна продать все предприятие англичанам, - что сулило ему громадный барыш. Можно предполагать, что уход Энгельхорна определился совпадением двух причин. С одной стороны, он не мог больше рассчитывать на прежние высокие доходы от фирмы: промышленный синтез «короля красителей» индиго, на который он ставил, все откладывался (его осуществили лишь в 1897 году), а долготерпением Энгельхорн не отличался. С другой стороны, его натура единоличного диктатора не могла вынести необходимости делить власть и право решения с кем бы то ни было. Мысль о коллегиальном правлении и необходимости подчиняться большинству была для него непереносима.

Выйдя из БАСФ Энгельхорн мог бы свободно жить на своё состояние - которое тогда оценивалось в 28 миллионов марок! - но на седьмом десятке он был ещё полон энергии и активно действовал попеременно в нескольких десятках банков и акционерных обществ. Его единственной страстью в это время было «всеми способами делать деньги», и не без оснований его сравнивали с царём Мидасом, превращавшим в золото всё, к чему прикасался. Лишь однажды он крупно промахнулся, проиграв несколько миллионов на бирже. (Детям по завещанию осталось «только» 7 миллионов.) Любимым его отдыхом были верховая езда и регулярное купание в Рейне - тогда оно ещё не было опасно для здоровья!

Лидер по природе, Энгельхорн оставался диктатором и в своей семье, с которой он обходился скорее как рачительный хозяин, чем как любящий отец. Семья по тогдашним обычаям была многодетной; мать родила одиннадцать детей, десять из которых выросли взрослыми. Один из сыновей, Луис, не выдержал жизни под властным отцом, эмигрировал в Америку и был лишен наследства. (Впрочем, согласно завещанию, его долги в сумме 570 тысяч марок были ему прощены - несомненно по настоянию матери, служившей в доме «стабилизатором напряжения».) Лишь когда один из внуков, в качестве офицера оккупационных властей США, разыскал своих немецких родственников, отношения между частями рода были восстановлены.

Остальные дети были послушнее. Одну из дочерей, Берту, отец выдал за Карла Райса, сына Фридриха Райса, компаньона по БАСФ. Берта умерла рано, не успев стать матерью. Карл Райс больше не женился и своё громадное состояние завещал городу Манхайму. Вместе с сестрой Анной он основал городской музей. Ныне Reiß-Museum показывают гостям Манхайма примерно так же, как гостям Петербурга - Кунсткамеру.

Энгельхорн скончался на 81-м году, вскоре после смерти жены, окружённый почётом. Главным делом его жизни было, конечно, основание БАСФ; построенный в 1965 году высотный «дом имени Энгельхорна» в Людвигсхафене (Engelhorn-Haus), в котором размещается правление БАСФ, служит ему памятником.

Friedrich Engelhorn, jr. (23.11.1855 - 3.1.1911)

Образцовый капиталист

 

Фридрих Энгельхорн старший сделал свою судьбу сам, Фридриху Энгельхорну младшему судьбу сделал отец - если не целиком, то большей частью.

Детей воспитывали в строгих принципах чувства долга и прилежания. Десятилетнего Фрица отдали в ту же гимназию, бывший лицей, где когда-то изнемогал отец. Характеристику школьного совета сын получил, однако несколько иную: "При похвальном прилежании успеваемость едва ли удовлетворительная". В предпоследнем классе Фридрих просидел два года и на этом закончил свое школьное образование. Тем не менее это уже давало право на зачисление в Высшую Техническую Школу в Карлсруэ. По желанию отца была выбрана специальность химика. Согласно свидетельству профессора химии "При систематическом прилежании и большом упорстве господин Энгельхорн достиг во время обучения хороших успехов". Теперь можно было поступить в университет. Почему вместо соседнего Хайдельберга Энгельхорн младший отправился в Страсбург, остаётся неизвестным. Возможно, что только что (в 1872) открытый немецкий университет сулил более современное образование, чем древний Хайдельбергский - с Бунзеном, принадлежавшим уже прошедшей эпохе. Под руководством увлеченного химика-органика Рудольфа Фиттига Энгельхорн выполнил свою единственную научную работу - о метакриловой и других ненасыщенных кислотах. Интересно, что здесь впервые исследовалась полимеризация этих веществ (полиметакрилат - это обычное «органическое стекло».) Свою работу Энгельхорн представил в качестве «инагурационной диссертации» (нечто вроде нынешней дипломной работы) и получил степень «доктора философии», что означало тогда формальное окончание университета. Экземпляр диссертации сохранился в фамильном архиве; на титульном листе стоит: «Дорогим родителям с глубоким почтением и благодарностью. Автор. Страсбург, 5июля 1879». Тогда же наш автор опубликовал часть диссертации в виде статьи; на этом, однако, его научная деятельность закончилась.

По окончании университета предстояла одногодичная воинская повинность. К военной службе Энгельхорн младший относился с особой любовью, он заблаговременно записался в драгунский полк в Берлине и нес свои обязанности столь ревностно, что получил офицерское звание; Вероятно, в нём пропал хороший кадровый военный. Впрочем он вступил в «Союз ратников», главной целью которого было «поддержание памяти о вечно знаменательных для Германии годах 1866 и 1870-71»

В октябре 1880 года Фридрих был принят на работу в качестве химика на БАСФ. Первоначально он по-видимому не имел определённых обязанностей и знакомился с деятельностью всех цехов и отделений, но с июня 1881 года с ним был заключён договор, согласно которому «Господин д-р Энгельхорн остаётся при фабрике серной кислоты и впредь знакомится лишь с теми ветвями производства, по которым он получает отчётливое распоряжение дирекции» - явное отражение тогдашних трений между Энгельхорном старшим и руководителем анилиновой фабрики. Без сомнения благодаря поддержке отца Фридрих получает в начале 1883 года командировку в Англию, которую он намеревался затем завершить кругосветным путешествием. Однако уже весной он был вызван отцом обратно. В это время единственным владельцем фирмы "К. Ф. Бёрингер и сыновья" в Манхайме, выпускавшей медикаменты, остался двадцатидвухлетний коммерсант Эрнст Бёрингер, и ему безотлагательно требовался химик-технолог, способный разделить с ним управление производством. С мая 1883 Фридрих младший оставляет БАСФ. Энгельнхорн-отец, как раз тогда решивший разорвать с БАСФ, выделил 1 миллион марок для того, чтобы обеспечить равноправное положение Фридриха как совладельца фирмы. Договор между компаньонами был подписан 25 ноября 1883 года. Таким вот образом началась предпринимательская деятельность Энгельхорна младшего. Он быстро понял, и тут опять были важны уроки отца, что для выживания фирмы, представлявшей фактически фабрику хинина, необходимо значительное расширение ассортимента выпускаемой продукции - а это, в свою очередь, могло быть обеспечено только соответствующими исследованиями. Потому-то он прежде всего организовал центральную лабораторию поначалу лишь с несколькими химиками.

С компаньоном Фридрих работал душа в душу. Вскоре они и породнились, счастливо женившись на сёстрах. В 1892 году Эрнст, совсем ещё молодой человек, внезапно умер: отравился рыбой во время путешествия по Италии. Энгельхорн выплатил наследникам их долю и остался единоличным владельцем и руководителем фирмы, название её он сохранил.

В отличие от отца Фридрих Энгельхорн младший не был игрок по натуре, он был просто работник. Теперь у него уже нет возможности интересоваться научными и технологическими вопросами - эту сторону дела он доверяет надёжным помощникам. Сам он сосредоточивается на организаторской работе и показывает себя умелым, хотя и чересчур педантичным управленцем. Он создаёт штаб увлечённых работой профессионалов, от которых требует многого.

Трудно выяснить, кто первый осознал, что вслед за синтезом красителей наступает очередь чисто химического изготовления фармацевтических средств - идея витала в воздухе. Но бесспорной заслугой Энгельхорна младшего стало то, что он эту идею сделал стратегической для своей фирмы. Так, увенчалась успехом работа братьев Ах, учеников главного химика-органика Германии Эмиля Фишера по промышленному синтезу кофеина. Энгельхорн организовал также фармакологические испытания новых средств, что стало возможным благодаря его контактам с одним из основоположников фармакологии профессором. Шмидебергом в Страсбурге. В это же время Эдуард Кёбнер, один из самых видных специалистов фирмы («очень умный человек, и хотя и жид, человек во всех отношениях достойный» - писал о нем Энгельхорн своей жене) начал проведение успешных прикладных медицинских исследований. За время руководства Энгельхорна фирма преобразилась и стала всемирно известным производителем медикаментов; работниками фирмы было получено более 700 патентов внутри и вне страны.

Как руководитель Энгельхорн выработал определенные правила, которыми была регламентирована вся хизнь его предприятия. Время работы было установлено для:рабочих от 6 до 18 часов с двумя перерывами: от 8 до 8ч.30 мин и от 12 до 13, а для служащих - с 7 до 18 с перерывом с 12 до 14 часов. Опоздание на работу больше чем на 15 минут и прочие нарушения правил карались штрафами - от 20 пфенигов (по нынешнему масштабу - марок 12) до половины дневного заработка. Скрупулёзнейшие инструкции относились к технике безопасности, от ограждений ремней трансмиссий до мер предосторожности для аппаратов, которые работают под повышенным давлением, правил пожарной безопасности и т.д.. Особая инструкция относилась к учёту хранения и расходования всех реагентов и других материалов. Были установлены также правила бесплатного мытья (горячей водой!) всех работников фирмы и членов их семей. Во время эпидемии гриппа бесплатно раздавали раствор хинина - разумеется в соответствии с разработанными для этого случая правилами. Свои текущие распоряжения Энгельхорн писал в рабочем журнале фирмы, который давал затем читать всем ответственным служащим под расписку - и с армейской педантичностью требовал их неукоснительного выполнения. Главное, что необходимо, пояснял он жене, - «брать и давать, чтобы удерживать вместе различные силы и примирять расходящиеся взгляды». Целеустремленный и последовательный, он первым приходил по утрам на фабрику и последним покидал ее вечером. После смерти отца он должен был управлять оставшимся большим состоянием и распределить наследство между многочисленными потомками. Он успевал работать также как член или председатель в советах доброго десятка предприятий города, где очень высоко ценили его четкий взгляд на хозяйственные взаимоотношения. .

Менее гибкий и более прямолинейный, чем отец, Энгельхорн младший имел свои этические и деловые принципы, которыми не поступался. По отношению к своей фирме он был настроен патерналистски и не мог ни понять, ни тем тем более принять вмешательства государства в отношения между работодателями и работниками. Социал-демократов он открыто считал врагами и для отстаивания интересов своего класса создал два объединения работодателей, во главе которых находился до конца жизни. Этические нормы у него были выше, чем у отца, не случайно одна социал-демократическая газета писала о нём как об «открытом, честном противнике».

Энгельхорну было лишь 42 года, когда он узнал, что страдает серьёзной болезнью сердца. Это не заставило его изменить образ жизни - чувство долга заставляло его работать столь же напряжённо,как и раньше. Но с этих пор он время от времени составляет для жены трогательные письма, в которых советы и наставления по ведению дела перемежаются с нежной заботой о семье и о будущем четырех сыновей - старшему из них было в это время 11, младшему - 5.

Вот выдержки из одного такого письма, написанного после тяжёлого приступа болезни в июне 1903 года.

«уже дважды я посылал тебе распоряжения, что делать после моей смерти. Если я сейчас снова берусь за перо с той же целью, то это не потому, что на основании заключения профессора Гофмана лучше вижу отведенное мне время [врач обещал Энгельхорну ещё 7 лет жизни], а потому, напротив, что я уже несколько дней чувствую себя гораздо лучше и могу писать тебе без большого напряжения.

Любимая, звезда моей жизни, солнце моего существования, я знаю твою бесконечную любовь ко мне и снова смог оценить её в полной за последние недели моей болезни, когда ты подверглась тяжёлому испытанию, так что я знаю, какую глубокую боль причитнит тебе моя смерть. Я прошу тебя, собери всё своё мужество и будь стойкой в мысли, что ты ещё долгие годы должна сопровождать наших сыновей в их жизни. Я знаю, что они любят свою мать так крепко, что сделают всё, что смогут прочесть в её глазах.

Мои сыновья! Вам попытался я дать заботливое воспитание, чтобы вывести вас на верный путь, надеюсь, я действовал здесь правильно, и вашей матери остаётся вырастить вас дальше в достойных мужчин, её любовь принадлежит вам целиком и полностью, во всём, что вы делаете, спрашивайте себя, согласилась ли бы с этим мать. Вашей высшей целью всегда должно быть - заслужить её признание. Она столь благородна во всех своих помыслах и желаниях, что для вас она всегда будет достойна почитания; у нас, мужчин есть лишь один способ выразить своё благоговение перед столь высоким существом: "на колени!" Если вам дано знать и ценить столь благородные стороны женщин в лице вашей матери, то вы однажды найдёте в жизни и правильное место для ваших жён....Стремитесь вперед, вперед! Чтобы фамилия Энгельхорн получила высокое славное звучание, это будет радовать меня и на том свете. Держите отечество высоко и думайте о других людях!»

Последнее письмо - «на случай, если мне суждено умереть до вступления в дело моих сыновей» - написано 29 ноября 1910 года. На Рождество Энгельхорна настиг инфаркт; через 8 дней этот цельный человек скончался.

Вдова пережила его на 42 года, до 1921 года управляя фирмой с помощью двух старших сыновей.

В 1997 году внук Фридриха Энгельхорна младшего, миллиардер Курт Энгельхорн, продал фирму швейцарской компании Рош, так что бывший «Бёрингер» представляет собой уже не семейное предприятие, а филиал международного концерна и называется «Рош».

ГЕОРГ БРЕДИГ

Georg Bredig (1.10.1868 - 24.4.1944)

Еврейская история

Георг Бредиг родился в городке Глогау в Нижней Силезии (теперь Глогов, Польша) в купеческой еврейской семье. Единственный сын (при четырёх дочерях) Георг был окружён заботой. Особое влияние оказал на него дядя матери, книготорговец и меломан, прививший мальчику любовь к книгам и к музыке (Бредиг был хорошим скрипачом, а его редкую начитанность отмечали все современники). Очень рано Георг заинтересовался химией, ставил дома опыты, соседи дразнили его «аптекарем». Способный и добросовестный мальчик хорошо учился и в 1886 г. успешно закончил единственную в городе гимназию, принадлежавшую тогда иезуитам. Как отличник он был удостоен особой чести - говорить от лица абитуриентов на выпускном акте. (Эта традиция сохраняется и ныне, но школьники теперь не столь почтительны: произнесение актовой речи воспринимается выпускниками уже не как честь, а как лишняя забота).

Отец был в состоянии поддерживать сына в течение всех его студенческих лет, и Бредиг, начав с Фрайбурга, переехал на следующий семестр в Берлин, а ещё позже - в Лейпциг. Родители очень хотели, чтобы сын стал врачом, и ради них он записался в Берлинском университете ещё и на медицинский факультет, но слушал лишь лекции по физиологии. Эти знания ему потом тоже пригодились (вообще, впоследствии коллеги считали его ходячей энциклопедией), но любовь к химии взяла верх. В Берлине Бредиг знакомится с первыми томами "Zeitschrift fur physikalische Chemie" - этот международный журнал с 1887 года начали издавать Вильгельм Оствальд и Я. Г. Вант-Гофф, оформив этим выделение физической химии в самостоятельную науку. Воодушевлённый перспективами, которые открывались в новой области, Бредиг перебирается к Оствальду в Лейпциг и весной 1894 года заканчивает там университет; его выпускную работу на соискание степени доктора философии Оствальд называет «лучшей из диссертаций, которые я когда-либо встречал». 25-летний доктор стажируется затем у Сванте Аррениуса в Стокгольме и у Вант-Гоффа в Амстердаме; здесь у него завязывается тесная дружба с учеником Вант-Гоффа Эрнстом Коэном, впоследствии известным профессором в Утрехте.

С осени 1895 г. Бредиг - ассистент Оствальда в Лейпциге. В насыщенной идеями атмосфере знаменитого физико-химического института Бредиг делает своё первое крупное открытие - находит способ получения чрезвычайно раздробленных металлов посредством электрического разряда между металлическими прутками, пргружёнными в жидкость. (За дальнейшую разработку этого метода швед Те Сведберг был удостоен Нобелевской премии.) Книга «Неорганические ферменты. Получение коллоидных металлов электрическим путём и исследование их каталитических свойств» приносит ему научную известность и место приват-доцента при кафедре Оствальда.

В это же время Бредиг переходит в христианство (протестантство) - шаг весьма распространённый среди тех евреев, которые стремились слиться с основным населением страны, где они жили. Это часто случалось тогда в России, но, кажется, ещё чаще в Германии. (В скобках: Карла Маркса крестили в 1824 году, чтобы он получил право посещать немецкую школу. В те времена это был однозначно вынужденный шаг.) Тогда же, в январе 1901 г. Бредиг женится на хорошей еврейской девушке из Силезии, Розе Френкель. Молодой приват-доцент имеет уже больше 40 научных публикаций и очень хорошую репутацию, так что приглашение на должность «планового» (т.е. оплачиваемого государством) экстраординарного профессора не заставило себя ждать; оно последовало из Хайдельберга.

Приглашение в Хайдельберг было тем более кстати, что работа при Оствальде - который отнюдь не был лёгким человеком! - становилась всё более в тягость. Точно так же, как в своё время Вальтер Нернст, Бредиг был рад освободиться от подчинения Оствальду и обрести самостоятельность. Уважение к своему учителю он при этом сохранил; впоследствии (в1920) именно он издал труды Оствальда в основанной последним известной серии «Классики точного естествознания».

Годы в Хайдельберге были для Бредига особенно плодотворными. Он успешно работал «на стыках» катализа, коллоидной химии, органической и биологической химии, сумел вырастить многих учеников (крупнейший из них - Казимир Фаянс, позже прославившийся работами по химии радиоактивных элементов), начал издавать серию «Прикладная физическая химия». Здесь же появились на свет дети - в июне 1902 сын Макс, названный так в честь своего деда, а в январе 1903 дочь Марианна. Обоих крестили в евангелической церкви Хайдельберга.

С осени 1911 Бредиг занимает кафедру физической химии в Высшей Технической Школе (ВТШ) в Карлсруэ - его пригласили на место передвинувшегося в Берлин его почти земляка (тоже из Силезии, но из Бреслау) и друга Фрица Габерa. В Карлсруэ работа тоже пошла хорошо, но была прервана войной, которую позже назвали мировой, а ещё позже - первой мировой. В военное время Бредиг - он с юности был признан непригодным к воинской службе - преподавал и за себя и за ушедших на фронт младших коллег, вёл технологические работы и добровольно помогал в госпитале, устроенном в помещениях ВТШ.

Первые послевоенные годы были тяжёлыми не только материально, но и морально. Как Бредиг с горечью писал Сванте Аррениусу (17 февраля 1920 года), «по студенчеству идёт фанатичная волна антисемитизма». В ноябре 1919, когда в ВТШ встал вопрос о замещении кафедры технической химии, на вакантное место пригласили было крещёного еврея Макса Майера, ученика вышедшего на пенсию профессора технической химии. Узнав об этом, студенческий союз обратился к ректору и сенату (совету) с протестом, в котором в частности стояло: «Война показала,как евреи сумели закрепить для себя и своих все посты, захватить власть, почёт и деньги, в то самое время как арийцы и германцы, не щадя жизни, защищали отечество в окопах.... Теперь они [евреи] протягивают свои жадные руки к нашим немецким высшим школам».

Антисемитская атака вызвала отпор сената, Министерства образования Бадена и союза студентов-евреев. Тогда зачинщики обратились непосредственно к Майеру, после чего тот сам не решился принять приглашение. Сражение однако закончилось вничью, потому что сенат избрал на кафедру другого еврея (Пауля Ашкенази) уже работавшего тогда в ВТШ Карлсруэ. Бредиг во время этой истории был деканом химического факультета и расхлёбывал её с отвращением. Чтобы остудить страсти, ему пришлось на время просто закрыть факультет и прекратить занятия и зачёты.

Осенью 1922 года Бредига выбрали ректором ВТШ. Традиционную вступительную речь (о своей науке) он закончил общими соображениями, которые и ныне звучат злободневно; вот несколько отрывков:

"Человек есть мера всех вещей, или лучше божество, которое живёт в сознании всех народов. Чтобы это сознание в конце концов сделалось бы духовным единением человечества и всех наций,- было стремлением всех истинно великих мыслителей». «Ненависть и отчаяние сделали народы чуждыми друг другу, и каждый, кто хочет предостеречь соотечественников от этого слепого безумия преследуемой фуриями Европы, подпадает под подозрение, что он не патриот. И всё же: кто любит свой народ больше? Тот, кто налетая головой на стену считает единственным средством новые кровавые жертвы соотечественников? Или тот, кто хочет добиться для своего народа свободы духовными средствами и в честной работе?" Исход недавней войны показывает, что речь мечей и пушек - это фальшивый божий суд... Человек нового времени должен научиться ковать иное, не кровавое оружие. Сюда должна быть направлена работа академической молодёжи всей Европы...

Подобно тому как сто лет назад Германия, ныне Европа стоит перед той же проблемой, проблемой европейского единства. Во всех европейских странах национальная гордость считается святой вещью... Наша Германия для нас выше всего, но неизбежна проблема «Соединённых Штатов Европы». Они здесь будут когда-нибудь - или здесь не будет Европы!... Сейчас самое время для академической молодёжи всех европейских стран увидеть проблему и повести народы к разумному решению. Если европейская академическая молодёжь этого не поймёт, руководство возьмут другие силы. Мы будем стоять тогда у могилы европейской культуры».

Эта речь была мужественным поступком: Бредиг знал - это свидетельство коллеги, - что в поверженной и униженной Германии - он и сам считал Версальский договор «вампирским» - эта речь вызовет раздражение и у вернувшихся с фронта солдат и у поднявших голову националистов.

Последствия не замедлили сказаться. Некий числившийся аптекарем национал-социалист попросил у ВТШ помещение для своего доклада о Версальском мире.

Бредиг, как ректор, отказал. В сенат однако поступил запрос о причинах отказа; Бредиг пояснил, что аптекарь - «национал-социалистский агитатор худшего толка». Аптекарь обратился в суд Карлсруэ с жалобой на оскорбление личности - и суд приговорил Бредига к уплате 20 марок и стоимости процесса! Городская газета назвала дело чисто политическим: не будь Бредиг евреем, возмущённо писал корреспондент, суд бы его оправдал. Лишь после апелляции в Верховный суд Бадена и вмешательства Баденского министра юстиции оскорбительное решение суда было отменено - уже в феврале 1925 года.

Первые послевоенные годы, ректорство, тяжба с национал-социалистами стоили Бредигу много крови и здоровья. Потом жизнь, казалось, вновь наладилась. Здоровье стало поправляться, работа шла, к 60-летию был издан юбилейный том «Zeitschrift fur physikalische Chemie», составленный из статей учеников и друзей Бредига. Сын получил хорошее химическое образование и работу, дочь училась в Берлине...

Но наступил 1933 год. Вряд ли Бредиг понимал, чтo означает приход Гитлера к власти. В начале марта умерла любимая жена Роза, и ему было и без того плохо. В конце месяца в печати появляются неистовые призывы к бойкоту евреев. А с апреля начинается создание законодательной основы для их преследования. 7 апреля - под лживым названием «Закон о восстановлении института государственных служащих» (Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums) - было объявлено о принудительном увольнении всех неарийцев и коммунистов занимающих государственные должности; 11 апреля - закон о запрещении для этих же категорий лиц заниматься юридической практикой, 25 апреля - «Закон против переполнения немецких школ и высших учебных заведений», введший процентную норму для евреев (1,5%). Одновременно появились постановления о запрете врачам-евреям работать при больничных кассах. Всё это шло на фоне многочисленных случаев насилия по отношению к евреям и расцвета антисемитских изданий.

Не обошли и Бредига: на «еврейского профессора» посыпались доносы насчёт его «ненемецкого и очень вредного настроения». Не зная о них, но понимая, что в ВТШ работать уже не дадут, Бредиг в июне подаёт в Министерство прошение о выходе на пенсию с 1 октября 1933 года, т.е. с 65 лет.

В июле 1933 г. директору химического института в Хайдельберге, профессору Карлу Фройденбергу, хорошему товарищу Бредига, пришло письмо из Америки от высокопоставленного коллеги из фирмы Дюпон: «Я хотел бы получить список способных химиков Германии, которые в силу нынешних обстоятельств не имеют возможности дальше работать по специальности..... Я намерен привлечь к этому списку внимание моих друзей из химической промышленности США. Так я мог бы в какой-то мере помочь моим коллегам в Германии, попавшим в беду». Фройденберг сразу предлагает Бредигу включить в этот список сына Макса, пока ещё успешно работающего в одной берлинской фирме. Бредиг тотчас откликается длинным письмом со сведениями о людях, нуждающихся в помощи. Относительно возможной эмиграции сына он говорит: «Решение разделить нас океаном и ему и мне достанется нелегко. Однако это быть может нужно, и конечно только обоснованный страх впасть в трудности с пропитанием составляет довод, с которым приходится считаться. В общем я, несмотря на всё, ещё цепляюсь за мою мачеху-родину и рассматриваю вынужденный отъезд как тяжёлое несчастье».

Ответ на прошение о «нормальном» выходе на пенсию затягивался. Бредига вызвали на допрос; в своём «деле» он разглядел и ректорскую речь. Нацистский чиновник поразился упорству, с которым Бредиг отстаивал высказанные там взгляды. В письменном объяснении Бредига говорится: «Я могу доказать проживание моих предков в Германии с отцовской стороны по меньшей мере в трёх, с материнской - в пяти поколениях... Я всегда ощущал себя немецким гражданином и человеком немецкой культуры, вне её я не могу мыслить своего существования. Для меня поэтому само собой разумеется, что я всегда хотел и хочу лишь блага немецкому народу, что я чувствую, следовательно, национально, хотя по понятным причинам я могу согласиться не со всеми положениями NSDAP, именно в частности не с лишением равноправия и не с отнятием принадлежности к немцам (Entdeutschung) для немецких неарийцев». В конце сентября решение Министерства о пенсии Бредигу (12600 марок в год) было наконец принято.

1934 год проходит сравнительно спокойно, Бредиг даже пытается возобновить исследования в частной лаборатории - явно не желая видеть, что прежний мир, к которому он привык, уже рухнул. Марианна между тем в августе 1934, переходит в иудаизм и выходит замуж за еврея банкира Виктора Гомбургера, а отец оставляет казенную квартиру при своем бывшем институте и переселяется поближе к дочери.

В сентябре 1935 года издаются «Закон о гражданстве» и «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести» - расистские «Нюрнбергские законы», лишившие юридических прав евреев, их детей и внуков (по закону различались «евреи» и «помеси» 1-ой и 2-ой степени). Людей вокруг становится меньше, многие соплеменники, в частности К. Фаянс эмигрируют. Макс на хорошем счету в своей берлинской фирме, но в 1936 г. он остаётся там единственным евреем и понимает, что откладывать отъезд уже нельзя. Осенью 1937 при поддержке Фройденберга Макс отплывает в США; там его встречает Фаянс и помогает устроиться на работу. Однако отец всё ещё не решается оставить «мачеху-родину», и дочь с мужем остаются при нём. Проходит еще чуть больше года. Во время всегерманского погрома 9-10 ноября 1938, мрачно-знаменитой «кристальной ночи», семидесятилетнего старика заставили целый день простоять лицом к стене в холодной конюшне казармы в Карсруэ. Банк зятя разрушен и разграблен, а сам он отправлен в Дахау. Теперь Бредиг наконец начинает слышать доводы детей и подает заявление на выезд в Голландию, уже как Саломон Георг Бредиг; предписанное законом для евреев добавочное имя Израэль (для женщин - Сара) он, видимо из протеста, заменяет на имя своего деда. Начинаются месяцы ожидания. Разрешение на выезд дали 29.7.1939. В Голландии старый верный друг Эрнст Коэн хлопочет перед королевой о въездной визе. Фройденберг, который навестил тогда Бредига в Карлсруэ, вспоминал потерянного старого человека посреди большой комнаты с пустыми полками по всем стенам: библиотека была уже продана. Бредиг очень боялся, чтобы встреча с ним не повредила гостю.

В конце 1939 Бредиг оставляет родину. Он прибывает в Утрехт, откуда Коэн чуть ли не силой заставляет его отправиться к сыну в Нью-Йорк - как раз перед вторжением немцев в Голландию.

Тем временем канцелярская машина в Германии функционирует чётко: 6 июня 1940 года в Министерстве внутренних дел Бредига, как эмигранта, лишают немецкого гражданства и рассылают извещения всем заинтересованным организациям. В архиве Лейпцигского университета на деле о присуждении Бредигу степени доктора философии стоит штамп: «Немецкое гражданство объявлено утраченным. Степень доктора отнята 19.8.1940». Пенсию перестали выплачивать ещё раньше, с 19 июня.

В октябре 1940 всех евреев Бадена, в том числе семейство Гомбургеров депортируют в лагерь Гурс на юге Франции на границе с Испанией.

Отчаянные хлопоты Макса, старавшегося спасти сестру и зятя, оказались успешными, им удалось уехать в Нью-Йорк. (Все-таки это был еще 1941-й; конференция в Ванзее, западная окраина Берлина, где была принята резолюция об "окончательном решении еврейского вопроса" состоялась в январе 1942).

Встреча с дочерью стала последней радостью изгнанника. Он умер в больнице после операции аппендицита. Среди его последних слов прозвучало: «Быть может мир всё же ещё станет хорошим»

Что ж, по тем временам, почти что happy end. Георг Бредиг умер «естественной смертью»; «Нью Йорк Таймс» от 28.4.1944 поместила его некролог с портретом. Спасший Бредига Эрнст Коэн погиб в этом же году в Освенциме (на Западе говорят Aушвиц).

Дети Бредига - в отличие от отца - имели время на адаптацию к новой жизни. После смерти отца Макс Бредиг женился, сына назвали - в честь деда - Джорджем.

Он живет в Нью-Йорке.

ДВОЕ РОДОМ ИЗ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Рудольф Планк

Rudolf Plank (1886-1973)

Гражданин мира

Планк родился в 1886-м году в Киеве в семье тамошнего директора Международного Торгового Банка. Родители и дети - у Планка были брат и сестра - были австрийскими подданными. В доме говорили на двух языках - немецком и русском, кроме того детям с раннего возраста преподали также французский язык. Семья часто проводила отпуск в Германии, преимущественно, в Дрездене и на юге, во Фрайбурге.  С весны 1895 Планк посещал классическую гимназию в Киеве. В мае гимназический курс был закончен, и класс, во главе с директором, совершил 4-хнедельное путешествие в Германию, Австрию и Швейцарию.  Чувство принадлежности к миру различных культур сложилось у Планка уже в школьные годы.

Высшее образование Планк начал в Киевском университете, где он два семестра слушал математику и физику. Затем он перебрался в недавно открытый и прекрасно оборудованный Политехнический институт в Петербурге, записавшись на машиностроительное отделение. Это было время студенческих волнений, правительство часто закрывало вузы на некоторое время, и Планк, снедаемый жаждой учения и опасениями, что здесь регулярных занятий не получится, переехал в Дрезден. Высшая Техническая Школа в Дрездене имела в своем составе серьезных профессоров. Учителем Планка стал крупный деятель технической термодинамики Рихард Молиер (Richard Mollier, 1863-1935), ординарный профессор машиноведения.

После выпускных экзаменов в феврале 1909 молодой инженер по рекомендации Молиера был принят ассистентом на кафедру технической механики в Высшей Технической Школе, которая была недавно (1904) основана в Данциге. Там он «с упоением» принялся за диссертацию по предложенной Молиером теме «Термодинамическое исследование действия абсорбционной холодильной машины  на основе теории двойных смесей». Работа была выполнена в рекордно короткий срок - всего за шесть месяцев - и защищена у Молиера в Дрездене  summa cum laude («с высшим отличием»). Это был старт в холодильную технику, которая стала главным делом жизни Планка.

По возвращении в Данциг Планк продолжал работать в таком же «экстазе» (его собственное выражение). Уже в марте 1911-го года он прошел процедуру «хабилитации», необходимую для получения права преподавания в высшей школе - представил вторую (после диссертации) квалификационную работу (Habilitationsschrift), выдержал научное собеседование и прочитал пробную лекцию; тема ее была «Проблемы глубокого охлаждения».  После окончания высшего образования прошло всего два года - вместо обычных пяти-шести.

На путь учителя студентов Планк вступил позднее, через два c половиной года практической работы в известной берлинской фирме BORSIG.  Хотя главной специализацией этой фирмы было тогда паровозостроение, она имела и отделение по производству холодильных машин. В качестве инженера этого отделения Планк много раз ездил в служебные командировки для контроля установленных фирмой холодильных устройств - от Баку до Амстердама.  В Берлине он женился и вскоре смог показать молодой жене Петербург - взял ее в одну из командировок.

Осенью 1913-го года Планк вернулся в Данциг - его избрали ординарным профессором теплотехники. Не прошло и года, как началась война. От призыва в армию Планк был по состоянию здоровья освобожден, но вскоре командирован в Берлин для организации сохранения продуктов путем охлаждения - задача, ставшая весьма актуальной в военное время. Впоследствии Планк не раз обращался к сохранению пищевых продуктов - это ведь одна из важнейших областей применения холодильной техники.

В Данциг Планк вернулся лишь осенью 1919-го года. На послевоенные годы в Данциге приходятся важные работы по обобщению данных о свойствах рабочих веществ холодильных машин - именно с Планка начинает оформляться «учение о термодинамическом подобии», а также   разработка правил определения характеристик холодильных машин. Впоследствии эти правила легли в основу международных стандартов.

Кроме работы «дома» Планк совершил в 1923 году восьмимесячное рабочее путешествие в Китай и Японию, где он передавал свой опыт по замораживанию рыбы и кроме того читал лекции в немецко-китайском политехническом институте в Шанхае. Лето 1925-го года он провел в Южной Америке (Аргентина, Уругвай и Бразилия), занимаясь установками для замораживания мяса.

В 1925-м Планк получает приглашение занять кафедру теоретического машиноведения и возглавить лабораторию машиностроения в Высшей Технической Школе в Карлсруэ. Он принял приглашение с условием организовать при кафедре специальный институт холодильной техники. В Данциге, отделенном после войны от Германии и от ее промышленности («Данцигский коридор»), надежды на создание такого института выглядели химерическими.

Благодаря хорошим контактам с холодильной промышленностью Планку удалось открыть свой институт уже в 1926-м году, первоначально в уже существовавших помещениях, а в дальнейшем шаг за шагом строить новые помещения и насыщать их оборудованием.

Одновременно он добивается введения в рамках машиностроительного факультета новой инженерной специальности, чуждой машиностроителям старой закалки, именно (по современной терминологии) «Процессы и аппараты химических производств». В 1929/1930 учебном году Планка избирают деканом факультета, а в следующем году - ректором.

Уже к началу 30-х годов Планк становится одной из виднейших фигур в холодильной технике мира. Еще перед первой мировой войной Планк представлял Германию в Международном Институте холода в Париже. Теперь он становится в этом институте вице-председателем, а в 1937 - председателем Комиссии по холодильным установкам. Много позже, в 1959, Планка избрали Президентом Генеральной конференции Международного Института Холода.

В годы «Третьего райха» Планк полностью отошел от участия в руководстве Высшей Технической Школой и сосредоточился на делах своей кафедры и своего института. Конечно, он продолжал читать лекции. Входя в аудиторию, вместо обязательного гитлеровского приветствия, он поднимал правую руку, чтобы поправить воротничок или достать очки из жилетного кармана.

(Захотелось добавить в скобках: хайдельбергский профессор хирургии Мартин Киршнер прибегал к другой уловке. Он входил в лекционный зал с каким-либо препаратом в правой руке и начинал: «Господа, на этом препарате мы видим...». Все это - мелкие, но характерные детали того времени).

Главное достижение Планка в эпоху национал-социализма - организация, в рамках своего института, особого «отделения II» по сохранению пищевых продуктов. В 1936-м году оно было оформлено, под его началом, как Reichsforschungsanstalt fur Lebensmittelfrischhaltung - Государственное исследовательское учреждение по сохранению пищевых продуктов. Власть понимала важность этого начинания и не препятствовала ему. (Однако присуждение Планку звания почетного доктора - Dr.-Ing. honoris causa, - которое подготовила Высшая Техническая школа в Дрездене, было запрещено ввиду политической неблагонадежности кандидата).

После разгрома Германия лежала в руинах...

15-го февраля 1946-го года Планк держал ректорскую речь в связи с открытием Высшей Технической Школы после войны. «Впервые после многих лет, - начал  Планк,  - на  кафедре стоит ректор, не назначенный сверху, а выбранный всем преподавательским составом, впервые после многих лет ректорская цепь украшает мантию, а не коричневую униформу партийного оратора». Это, ставшее знаменитым, выступление носит название «Конец или начало». Оно представляет собой призыв к осознанию причин катастрофы и к строительству новой жизни, в которой не будет места милитаризму с его слепым подчинением начальству и запретом на самостоятельное мышление и не будет места фальшивому национальному чувству превосходства по отношению к другим народам.

Богатую содержанием речь Планка нельзя пересказать, мне хочется лишь привести несколько цитат, чтобы дать почувствовать ее дух:

«Политик должен в любом положении уметь приспособиться к существующим отношениям, он должен уметь лавировать, он мыслит по существу не вглубь, а вширь, он ищет не истинное, а правильное для данного случая, для него цель может оправдывать средства, он может даже преклониться  перед девизом "right or wrong - my country".  Политик должен быть красноречивым и находчивым, он может отстаивать сегодня один тезис, а завтра другой, он должен воздействовать на массу внушением и быть хорошим психологом...  наклонности и методы ученого и политика прямо противоположны друг другу».

«Истинный ученый наднационален в самом благородном смысле слова, он служит своему народу тем, что приносит ему признание других народов своими научными достижениями».

«В начале нашего нового становления мы должны научиться понимать, что есть добродетели, стоящие за пределами национального чувства, что над национальным стоит человеческое, над отдельным народом - человечество, над насилием - гуманность».

Планк занят возрождением не только своего вуза, но и холодильного дела в Германии. В 1947 году он заново организует «Немецкое Объединение Холодильной техники» и до 1959-го года остается его председателем, с апреля 1949-го он начинает издавать журнал «Холодильная техника»  - и стоит во главе этого журнала в течение 20 лет. Почти для каждого номера Планк писал небольшую статью «От издателя». Эти редакционные статьи посвящены не только проблемам и новостям холодильной техники, но и общим темам, например, «Язык науки и техники» или «Международное сотрудничество».

Последняя тема отнюдь не случайна:  Планк интенсивно занят восстановлением прерванных войной международных связей Германии в области холодильной техники. В 1947/48 учебном году Планк был в США как «гостевой профессор» Техасского университета (Приглашение он получил еще в 1946-м, но больше года ушло на оформление у американских и немецких чиновников). Статью, в которой он поделился опытом, он закончил «настоятельной рекомендацией», чтобы больше немецких профессоров принимали бы прямые приглашения американских университетов и «чтобы эти приглашения были бы поддержаны немецкими инстанциями, ответственными за образование».

В 68 лет Планк вышел на пенсию - передал свою кафедру и институт молодому преемнику. (Прощальную лекцию с обзором своей работы Планк прочитал в декабре 1954). Но сказать, что теперь для него начался «заслуженный отдых», было бы большим преувеличением. В течение 1955/56 учебного года он снова гостевой профессор в США, на этот раз в Колумбийском университете в  Нью-Йорке. Он по-прежнему  издает свой журнал Kaltetechnik и лишь с июля 1969, на 83-м году жизни, передает его следующему издателю. В это же время он завершает создание 12-томного справочника по холодильной технике (Handbuch der Kaltetechnik, 1952-1969). Том, посвященный термодинамическим основам холодильной техники, он написал сам, правда, это было еще в начале - в  1952-м году.

Кроме того, Планк продолжает участвовать в работе «Международного Института холода» - до 1967 он остается Президентом  Генеральной конференции -  и ездить по миру с лекциями и докладами.

10-го мая 1968 года 82-летний Планк прочитал свой прощальный доклад в Университете (Высшая Техническая Школа превратилась в университет в 1967-м году). Тема: «Готфрид Вильгельм Лейбниц: Его мысли о науке и его отношение к России» (как известно, Лейбниц подготовил для Петра Первого план учреждения Российской Академии Наук).

Так продолжалось почти до самой его кончины на 88-м году жизни.

Долгая и необычайно полная жизнь Планка замечательна в первую очередь удивительно широким кругом его деятельности - широким во многих смыслах.

В своей профессиональной работе Планк обращался прежде всего к «пограничным областям», справедливо считая, что именно в таких областях возможны наиболее интересные достижения. В работе Планка встречаются вместе термодинамика, технология химических процессов, проблемы получения холода и разнообразные применения холодильной техники - замораживание продуктов, производство льда, охлаждение шахт и рудников.

Другая сторона этой же установки - забота об интернациональных контактах ученых и инженеров, о чем уже упомянуто.  Для Планка это было тем более естественно, что он владел многими языками - бегло говорил и писал на пяти и мог объясняться и читать еще на нескольких.

Но и это еще не все. По утверждению тех, кто писал о Планке (подробная его биография до сих пор ждет своего автора), холодильной технике сильно повезло, что этот универсальный талант сосредоточился именно на ней: с равным успехом он мог бы посвятить себя искусству или гуманитарным наукам. Действительно, классическое гимназическое образование, раннее знакомство с культурой разных стран, ярко выраженная способность к языкам - все это могло бы обеспечить Планку карьеру на гуманитарном поприще.

Однако, не выбрав это поприще для своей профессиональной деятельности, он никогда с ним не расставался. «Тот, кто в своей профессиональной работе имеет дело с точными науками и их приложениями, в особой степени испытывает потребность в часы досуга обратиться к деятельности в какой-либо области искусства», - написал он в предисловии к сборнику своих переводов из французской и русской лирики «Листья падают».

Здесь нужно подчеркнуть, что Планк особо заботился о контактах с русской культурой. «Необходимость в большей степени, чем прежде, заняться культурными ценностями народа, соседствующего с нами на востоке, едва ли требует обоснования. Нам преподнесены несомненные доказательства того, что мы ошибочно оценивали русский народ и его способности», - так  стоит в предисловии к изданной в 1946-м году небольшой книге «Russische Dichtung. Ein Querschnitt und Ubertragungen» (Русская художественная литература.  Обзор и переводы). Первая часть представляет собой очень беглый обзор русской литературы от Ломоносова до Эренбурга, Пастернака и Симонова с многочисленными указаниями на существующие немецкие переводы. Интересно, что из писателей советского времени (довоенного - литература военных лет Планку еще недоступна) особенно выделены Зощенко, Шишков и Эренбург. Этот обзор написан преимущественно по вторичным источникам. Переводы, напротив, сплошь оригинальны и включают несколько десятков стихотворных произведений от Пушкина до Блока (в том числе «Скифы» и «Двенадцать»). Геттингенский профессор лингвист Werner von Grimm откликнулся на этот томик разносной рецензией. Если с упреком в неоригинальности первой части еще можно согласиться, то заключительная фраза: «У автора отсутствует слух к музыке русской речи» заставляет предполагать, что здесь взыграла ревность профессионала к дилетанту, покушающемуся на его дело. Неизвестно, в какой мере эта рецензия задела Планка, но свои переводы он продолжал публиковать. В 1952-м он выпустил уже названный сборник «Листья падают», а в 1966-м сборник переводов из русской поэзии 1825-1965, от Пушкина до Евтушенко, под названием  «Abschied» (Прощание). «Никакой систематики в основу выбора не положено. Если мне в руки попадало стихотворение, которое находило во мне отклик, я чувствовал сильную потребность его перевести», признался Планк в предисловии.  В своем сборнике он, в частности, впервые познакомил немецкого читателя со стихами Пастернака, имя которого было тогда на слуху в Европе из-за постыдного скандала с романом «Доктор Живаго», нобелевской премией и исключением из Союза советских писателей. Переводы Планка считаются превосходными - это мнение нескольких немцев, хорошо знающих русский язык. (Писали еще, что он перевел «Драматическую трилогию» А.К. Толстого, но я не смог найти этого перевода, только монолог царя Бориса из "Zaren-Trilogie" в сборнике «Прощание»).

После этого экскурса и в заключение - о самом общем, о взглядах Планка на науку и технику.

Планк убедительно доказывал, что техника представляет совершенно самостоятельный и особый компонент культуры. Считать технику лишь приложением естественных наук столь же неверно, как считать музыку лишь приложением физической акустики.

Науки же, естественные и гуманитарные, он стремился представить как единство с непрерывными переходами от одной области к другой.

Пропасти между «двумя культурами», которую обозначил Чарльз Сноу в своем знаменитом эссе (1959), для Планка не существовало. Он, однако, ясно осознавал, что разрыв между миром гуманитарным и миром естествознания и техники фактически имеется и стремился к созданию мостов между этими мирами.

Свою ректорскую речь 1930-го года он начал с объяснения, что отказался от соблазна последовать традиции и в общедоступной форме описать область собственных исследований.  Темой своей речи он избрал «Высшая школа как единство». Он говорил, в частности: «Техникам нужно постоянно напоминать, что кроме геометрии существует скульптура, кроме звуковых колебаний - музыка, кроме спектральных цветов - живопись, кроме химических соединений - живая природа, что кроме рассудка существует чувствующая человеческая душа».

«Примирение гуманитарных наук с естественными науками и с техникой имеет решающее значение для обеих сторон, и Высшая Техническая Школа есть форум, на котором оба эти направления должны протянуть руку друг другу для общей работы. Я думаю, что время для этого назрело».  Позже, в своей второй ректорской речи, Планк напоминал, что  Лейбниц и  Александр Гумбольдт не знали границ между естественными и гуманитарными науками.

В соответствии с этим полагал, что будущее - за «естественнонаучным гуманизмом». Этим обозначением он отмежевывался от «классического гуманизма», высокомерно признававшего только гуманитарные науки, в особенности, филологию, и отгораживавшегося от движения реальной жизни. В понятие «естественнонаучный гуманизм» Планк вкладывал идею синтеза естественных и гуманитарных наук в более высокое единство, направленное на служение человеку.

Приходится признать, что такое единство до сих пор не достигнуто, - но стремиться к нему нужно!

Постскриптум:  Подзаголовок «Гражданин мира» пришел мне в голову как совершенно естественный. Впоследствии я обнаружил, что именно так назвал Планка его многолетний коллега, директор Международного Института Холода Роже Тевено (Roger Thevenot).

 

Иван Михайлович Куприянов

Johann Kuprianoff (1904-1971)

Эмигрантская судьба

Меня, как реку, суровая эпоха повернула

                                                                                                                       Анна Ахматова

«Мне кажется, что мою жизнь и мое развитие - по крайней мере, в значительной части - решающим образом сформировали силы, лежащие вне меня», -  говорил Куприянов во вступительной речи в связи с избранием в Хайдельбергскую Академию Наук.

Действительно, он родился в Петербурге в декабре 1904-го года - уже началось время великих потрясений в истории России, а затем и всего мира.

Отец  семейства, «кандидат коммерции» (этот титул присваивали тем, кто отлично окончил коммерческое училище), купец и почетный гражданин Петербурга Михаил Андреевич Куприянов, успел обеспечить сыну хорошее школьное образование - сначала (1911-1913) в частной школе учителя Кавальцига, затем, с 1913 по 1920, в коммерческом училище профессора Нечаева (к сожалению, ничего об этих школах узнать не удалось, кроме упоминания самого Куприянова, что преподавание в них велось на немецком языке) и, наконец, в 1920-1922 г. - в знаменитой Аненшуле, одной из старейших и престижнейших школ Петербурга. До революции она принадлежала немецкой общине, в 1918-м была национализирована и стала называться единой трудовой школой, но в течение первых послереволюционных лет еще сохраняла свой уровень преподавания.

Два обстоятельства школьных лет Ивана Куприянова обращают на себя внимание. Во-первых, мальчик рос в поле двух культур: с одной стороны, традиционно русской, что определялось уже просто местом рождения (он был крещен по православному обряду), с другой - обучением в немецких школах и широкими связями отца с европейскими странами. Во-вторых, очевидно, что семейство Куприяновых сумело пережить войну, революцию и первые годы террора без катастрофических потерь. В справочнике «Весь Петроград» за 1923 год Михаил Андреевич Куприянов значится по дореволюционному адресу (Полтавская 8), но уже не как купец и почетный гражданин - это звание было отменено уже в 1917-м, а как «агент»: он служил в какой-то экспортной конторе.

В мае 1922-го года Иван получил аттестат зрелости. (Как тогда назывался этот документ, я не знаю, но впоследствии Куприянов обозначал его именно так). По окончании среднего образования юноша колебался. С одной стороны, интересовала история, с другой - медицина: это было влияние дяди Петра Андреевича Куприянова, будущего знаменитого хирурга, а тогда, после военных лет во фронтовом лазарете, преподавателя Военно-медицинской академии. В конце концов Иван остановился, вероятно, под влиянием практических соображений, на технике, предполагая сделаться судостроителем. Выдержав жесткий конкурс при вступительных экзаменах - он должен был напряженно готовиться к ним все лето и считал эти месяцы своей первой школой упорной работы, - он стал студентом Петроградского Политехнического института.  Преподавали в институте первоклассные ученые, заниматься было интересно, и  способный молодой человек жадно усваивал новые знания.

Проучиться удалось четыре семестра - после лета 1924 года Иван Куприянов был отчислен как «классово-чуждый элемент».

О том, что произошло дальше, я знаю от жены Ивана Михайловича, художницы Ria Kuprianoff (1917-2007). Размышлять, что делать после исключения из института, пришлось недолго. Ночью к дяде-хирургу пришел солдат, один из спасенных им в войну, и сказал, что Ваню собираются арестовать (солдат думал, что Ваня - сын его спасителя), так что нужно взять самое необходимое и скрыться. Отец вручил Ивану доверенность на продажу своего земельного угодья, которое у него было в Финляндии, и, благодаря своим прежним связям, устроил на пароход , который туда отходил. Подробности неизвестны, но день расставания, по словам Рии Куприяновой, «был печальнейшим для всей семьи» (Кроме родителей в семью входили две сестры Ивана). На месте оказалось, что земля тайком уже продана, и на средства от продажи рассчитывать не приходится. Но Ивану дали денег на дальнейшую дорогу, и он добрался до Карлсруэ - он ведь хотел продолжить образование, а тамошняя Высшая Техническая Школа считалась одной из лучших в Европе.

Весной 1925 года он записался здесь на машиностроительное отделение (впоследствии «отделения» переименовали в факультеты). Средства на жизнь он добывал, работая ночным сторожем, а позже, во время каникул, - практикантом на машиностроительных фабриках в Карлсруэ и в Кельне. В декабре этого же года он сдал экзамены за первую половину курса обучения (в Германии это называется Vorprufung).  В это время произошла одна из важнейших встреч в жизни И. М. Куприянова: осенью в Карлсруэ прибыл новый профессор - Рудольф Планк. Планк вспоминал впоследствии, что на экзамене по термодинамике выделился своими знаниями молодой беженец из России, который, как оказалось, учился у знакомого Планку профессора, выдающегося теплотехника  Александра Александровича Радцига (1869-1941). Планк предложил молодому человеку место помощника ассистента в Институте холодильной техники, который он создавал при своей кафедре, и Куприянов тотчас согласился. В Планке он нашел не только научного руководителя, но и старшего друга. «Дружба с Куприяновым, который вскоре стал Вавой, как его называли родители, была очень тесной, он стал ребенком в нашем доме», говорится в воспоминаниях Планка.

В качестве дипломной работы, тема которой была предложена Планком, Куприянов собрал и обработал все доступные данные о тепловых свойствах двуокиси углерода в газообразном жидком и твердом состоянии и обобщил их в виде рассчитанных им термодинамических диаграмм. Это был существенный вклад в еще мало разработанную термодинамику процессов холодильной техники, Куприянов очень гордился им и впоследствии построил аналогичные диаграммы также для аммиака.

В июне 1928-го года Куприянов с отличием завершил высшее образование и получил диплом инженера-машиностроителя в области теплотехники и холодильной техники. За дипломом последовало повышение до ассистента.

В следующем году произошло событие, к науке не относящееся. Весной 1929-го года Планк по приглашению Москвы в течение месяца читал доклады по термодинамике и холодильной технике для студентов и инженеров в Москве, Ленинграде и Харькове. «Когда я прибыл в Ленинград, моей главной заботой, - вспоминал Планк, - было навестить родителей Вавы. Я встретил там всю семью, также и дядю Петра».  Какие последствия будет иметь этот визит, он тогда не мог предполагать. Но это был «год великого перелома», гайки уже начали закручивать. На отца Вавы донесли, что он принимал иностранца, а так как он после бегства сына уже давно находился под подозрением, его сослали на несколько лет в Мурманскую область. После освобождения он оставил Ленинград и поселился с семьей на юго-западе СССР, вероятно, в Николаевской области. «Ваве удалось встретиться с отцом во время второй мировой войны», сообщает Планк.

Но вернемся в Карлсруэ.

Продолжая работать у Планка, Куприянов к июню 1931-го закончил диссертацию о получении твердой углекислоты.  Он посвятил ее своим родителям. Экзамен на ученую степень  доктора (Dr.-Ing.)Куприянов выдержал так же успешно, как и дипломный  - «с отличием». Планк взял с собой свежеиспеченного доктора в двухмесячную научную командировку в США, затем они вместе работали над книгой о малых холодильных машинах для домашнего хозяйства и для небольших производств (эта книга вышла в свет в 1934-м году). Казалось бы, перед Куприяновым открывается прекрасная научная карьера.

В 1933-м году эта успешно начатая  карьера была прервана, и  время счастливой работы с Планком кончилось: в «Третьем Райхе» человек без гражданства не мог находиться на государственной службе. Большой удачей оказалась возможность перейти в электротехническую и машиностроительную фирму Роберта Боша в Штутгарте. Крупный немецкий инженер и успешный предприниматель. Роберт Бош (1861-1942) был замечателен не только своими изобретениями - наиболее известно из них, пожалуй, зажигание с помощью магнето, на базе которого его фирма создала системы зажигания для автомобильных двигателей, - но и своими либеральными взглядами. Национал-социализм он не переносил, но, используя тогдашнюю хозяйственную конъюнктуру, расширял производство. При этом он принимал на работу еврейскую молодежь, которую не пускали в школы, людей, выпущенных из концлагерей и других изгоев.  Планк рекомендовал ему своего ассистента как способного инженера, и с октября 1934-го Куприянов начал работать в Штутгарте.

Здесь он проработал почти 12 лет. После непродолжительного вживания ему было поручено руководство исследованиями и разработками в области холодильников, которые начала производить фирма. Приходилось заниматься очень широким кругом вопросов, от научных до узкопрактических - этим работа в промышленности отличается от работы в исследовательском институте. Остается удивляться, что Куприянов в эти же годы успел подготовить и издать в 1939 году монографию «Твердая углекислота (сухой лед)». После войны она была переиздана (1953) и много лет оставалась образцовым трудом по этой теме.

Об этих годах его жизни известно мало. По-видимому, в конце 1939-го или в начале 1940-го года он смог получить немецкое гражданство - по тогдашним законам это было возможно после 15 лет проживания в Германии - и тогда же женился. Кто была его жена, установить не удалось. Она родила двоих детей, названных, очевидно, в честь родителей Куприянова - Михаила в 1940-м и Таню в 1943-м. Брак, однако, был расторгнут в 1948-м. (Я не решился расспрашивать Рию Куприянову об этой полосе жизни ее мужа, сама она, по понятным причинам,  тоже об этом  не упоминала.)

«Тысячелетний Райх»  рухнул через 12 лет, Германия лежала в руинах, но те, кто остался, должны были действовать. Возможно, Куприянов так и остался бы в Штутгарте: производство не слишком пострадало, работа налаживалась и давала и материальное обеспечение - отнюдь немаловажное обстоятельство для отца двух детей. Однако, Планк, занятый возрождением науки и техники в оккупированной Германии, первый послевоенный ректор Высшей Технической Школы, уговорил своего Ваву вернуться в науку.

С 1936-го года в Карлсруэ существовало «Исследовательское учреждение по сохранению пищевых продуктов» (Forschungsanstalt fur Lebensmittelfrischhaltung). Оно было создано по инициативе Планка в рамках его института. Теперь Планк предложил Куприянову возглавить и расширить это учреждение. Одновременно он планировал, вместе с Куприяновым, введение для студентов химического отделения новой учебной дисциплины о технологии переработки и хранения  пищевых продуктов. В 1948 году Куприянов, уже официально утвержденный директором «Исследовательского учреждения» (с апреля 1950 этот институт перевели в центральное подчинение и назвали теперь Bundesforschungsanstalt fur Lebensmittelfrischhaltung), получает титул профессора и задание министерства читать курс  «Технология пищевых продуктов».

Фактически в обоих направлениях - и научном и преподавательском - речь шла о разработке научных основ технологии переработки пищевых продуктов. Эта новая дисциплина тогда еще не была оформлена, пищевая промышленность базировалась на чисто практическом опыте, которого было недостаточно при разрастании масштабов производства. Данные для разработки этой во многих отношениях пограничной дисциплины были рассеяны в самых разных сферах - от химического машиностроения до биологии и гигиены.

Бесспорно, выглядело большим риском приниматься за разработку неразвитой и явно непопулярной в ученом мире области. Куприянов принял этот вызов. Он работал с невероятной нагрузкой, лучше сказать, перегрузкой.

Если первоначально, до войны, в качестве метода сохранения исследовали только охлаждение продуктов, то теперь в круг процессов для изучения были включены пастеризация, сушка, в частности сушка в сочетании с замораживанием, а также воздействие излучений. Наиболее важными оказались пионерские работы Куприянова по применению жестких излучений для консервации продуктов. В сочетании с охлаждением этот метод позволил значительно удлинить сроки сохранности, в частности, рыбных и мясных полуфабрикатов.

Под руководством Куприянова «Исследовательское учреждение» выросло в серьезный научно-исследовательский институт со 160 сотрудниками (начинал он с 10 человек) с рабочей площадью свыше 10 000 квадратных метров вместо первоначальных 450. Институт в это время числился среди лучших институтов мира по исследованию пищевых продуктов.

Было бы утомительно перечислять все девять постов, которые Куприянов занимал на общественных началах в различных комитетах, советах и комиссиях, так или иначе связанных с этой его основной деятельностью.  Достаточно сказать, что Куприянову принадлежит решающее участие в научной разработке многочисленных директив и предписаний для технологии переработки пищевых продуктов.

Параллельно с исследованиями Куприянов отрабатывал методику передачи знаний будущим инженерам пищевой промышленности - строил новый учебный курс, включающий лекции и практические занятия.

Результаты его деятельности за первые полтора десятилетия оказались настолько впечатляющими, что Высшая Техническая Школа решила создать новую кафедру «Технология переработки пищевых продуктов» и предложила ее Куприянову. С июля 1961 года он становится ординарным профессором и в этом качестве добивается создания при своей кафедре одноименного института - институт был введен в строй в 1966 году. Создание новой инженерной специальности - в 1969-м по ней было выполнено 25 дипломных работ - справедливо считают одной из важных заслуг Куприянова.

С возвращением в Карлсруэ происходит перелом в личной жизни Куприянова: в июле 1949 он женится на Марии Мюллер, которая теперь становится Рией Куприяновой. Родившегося в 1952 году сына назвали Петром - по всей вероятности, в честь дяди Петра Андреевича.

Насколько полной и насыщенной была жизнь Куприянова в эти годы, можно только догадываться. Новая семья, строительство Института по сохранению пищевых продуктов, создание нового, первого в Германии учебного курса для новой специальности «Инженер по технологии пищевых продуктов», обучение студентов, работа над многими статьями и несколькими книгами, а вдобавок еще и участие, в качестве соредактора, в издании семи журналов по холодильному делу, технологии пищевых продуктов, общим вопросам техники. Всего ему принадлежит около 100 научных публикаций, в том числе 5 книг, не считая многочисленных рефератов и рецензий, в особенности по книгам и статьям на русском языке.

C 1950-х годов развиваются международные научные контакты Куприянова, опять таки при поддержке Планка. В августе-сентябре 1951 года он впервые участвует в работе Международного конгресса по холоду, а затем по два-три раза в году ездит в научные командировки, выступает с докладами в различных городах Европы и США, участвует в разного рода конференциях и этим обеспечивает своему институту место на переднем крае исследований. В 1967 Куприянов сменил Планка на выборном посту Президента Генеральной конференции Международного Института холода в Париже.

В 1958-м году Куприянов в составе немецкой делегации участвует в сессии Международного Института холода в Москве. Это был его единственный визит в СССР. «Участие Куприянова мы считали несколько опасным, но с ним ничего не случилось», стоит в заметках Планка. Однако, о том, чтобы связаться с родными, не могло быть и речи  - боязнь повредить им сидела в подсознании.

По словам Рии Куприяновой, тема родных в России в доме никогда не затрагивалась - это была постоянная боль ее мужа. Вдобавок, он боялся, что у них будут неприятности, если их имена будут где-то в Германии публично упомянуты. Отчасти чтобы заглушить эту боль, он работал как одержимый.

По достижении 65-летнего возраста Куприянов оставил должность директора Исследовательского института, но надеялся еще продолжить преподавательскую и научную работу в Высшей Технической Школе (с 1967 она была превращена в университет). Эти надежды не могли сбыться: у него обнаружили рак легких. Куприянов скончался меньше чем через два месяца после своего 66-летия.

«Мавр сделал свое дело, мавр может уйти», - сетовала  Рия Куприянова, говоря, что заслуги ее мужа забыты.  В день 25-летия его смерти она поместила в главнейшей немецкой газете Frankfurter Allgemeine Zeitung объявление:

In Memoriam.

Prof.  Dr.-Ing. Dr.-Ing. E.h. J. Kuprianoff

7.12.1904 - 31.1. 1971

Dr. h.c. Ria Kuprianoff

Dipl.-Ing. Peter Kuprianoff

Я был рад послать ей еще в 1999-м немецкую версию краткой биографии ее мужа. Эта биография должна быть опубликована в издании Baden-Wurttembergische Biographien, Bd. V, надо надеяться, в 2013-м году. Достойно сожаления, что ни Neue Deutsche Biographie, ни Deutsche Biographische Enzyklopadie не поместили статей о Куприянове. Во втором издании DBE, 2006, эта несправедливость исправлена, но биография в будущем томе BWB остается единственной сколько-нибудь подробной.

Пусть и эти строки будут напоминанием о серьезном ученом и большом труженике с нелегкой судьбой.